Введение (Introduction). В России слабо связаны ценности семьи, представленные в опросах населения, и действия, когда речь заходит о реальности семейной жизни – устойчивости брака и рождения детей. Опросы общественного мнения десятилетиями фиксируют, что ценность семьи является наиболее важной для подавляющего большинства россиян, вступление в брак является предпочтительной жизненной траекторией, а семья с тремя и более детьми является желаемым идеалом почти для половины населения страны. Результаты таких исследований показывают определенную вариативность по возрастным группам и поколениям, однако в целом на протяжении последних десятилетий они довольно стабильны и устойчивы к этим вариациям. Отчасти высокие «ценностные показатели» подтверждаются относительно более низким возрастом вступления в брак и рождения первенца в сравнении с большинством стран современной Европы. Вместе с тем они не находят своей реализации на практике. Статистика рождаемости, соотношения браков и разводов, соотношение ожидаемого и реального количества детей, показатели распространенности внебрачных рождений и сожительств указывают на парадоксальное расхождение между тем, что люди обозначают в качестве ценностей в социологических опросах и тем, как им на практике удается выстроить свою семейную жизнь (Артамонова, 2018; Тындик, 2012; Spéder, Kapitány, 2014).

Наблюдаемый разрыв между представлениями о ценностях и действиями воспроизводится в России несколько десятилетий, что идет в разрез с аргументами ряда известных социологических и демографических теорий, которые объясняют фундаментальные изменения, происходящие в последние пятьдесят лет в сфере семьи и рождаемости в Европе. Одна из них, популярная теория «ценностных сдвигов» или теория «второго демографического перехода», в рамках которой изменения объясняются снижением ценности семьи в обществе в целом. Брак становится одной из жизненных альтернатив, в ряду других более индивидуализированных ценностей (самореализации, саморазвития), что откладывает вопрос создания семьи и рождения детей, увеличивает вероятность многократных сожительств в течение жизни (Kaa, 2001; Артамонова, Митрофанова, 2018). В качестве одной из причин этого «ценностного сдвига» называют процесс секуляризации, то есть ослабления влияния религии, которая является одним из источников семейных ценностей и норм. Вместе с тем, предложенные в рамках данной теории гипотезы как правило не проблематизируют разрыв между ценностями и действиями. Напротив, они исходят из того, что люди меньше вступают в брак и рождают детей, поскольку меньше ценят такой образ жизни, а больше ценят другие. Фактически ценности и действия согласуются между собой. Как мы видим в России, ориентации на ценности и идеалы семейной жизни являются стабильно высокими (см. Рисунок 1). Более того доля населения, идентифицирующего себя с православием выросла в несколько раз с начала 1990-х годов. Несмотря на это, не видно, чтобы ценности семьи были согласованы с практиками семейной жизни.  

Другая теория аргументирует фундаментальные изменения процессами «деинституционализации семьи», то есть ослабления религиозных и гражданских норм, которые регулируют рождаемость и семейную жизнь и позволяют удерживать ее от распада (Cherlin, 2004; Regnerus, 2020). Речь идет о тех официальных и неформальных нормах, которые сопровождают процесс вступления в брак, вероятный развод, а также нормы внутрисемейного разделения труда. Неустойчивость таких норм по мнению социологов создаёт почву для конфликтов внутри семей и не позволяет реализовать ожидания супругов от семейной жизни (Berger, Kellner, 1964).

В последние двадцать лет, во всем мире наблюдается трансформация законодательств и публичных норм, так или иначе ослабляющих регулирование семейных отношений и дающих многим людям «свободы» выбора, входа и выходы из семьи. Это касается временных и стоимостных ограничений как для вступления в брак, так и для развода. Строгость норм, может означать более «высокую цену», которую надо заплатить за вступление в брак и рождение детей, так и за выход из него, что делает для многих недоступным такой выбор в молодом возрасте. Однако, это не случай России, где на протяжении последних пятидесяти лет гражданские и религиозные институты, регулирующие вход и выход из брака, и так были очень «слабыми» и не могли напрямую влиять на выбор в пользу семьи, или же наоборот. До сих пор средний возраст вступления в брак и рождения первенца остается невысоким, что говорит о доступности и привлекательности такого образа жизни для населения. Однако такая практика раннего брака и рождения детей, сопряжена с частыми разводами и внебрачными рождениями, что в целом не способствует семейному развитию и остается загадкой объяснения для многих исследователей семьи.

За последнее десятилетие значительно вырос интерес российских исследователей к анализу взаимосвязи религии и семьи. Традиционно считается, что религия благоприятствует семье, поскольку выступает источником ценностей и норм семейной жизни. Однако на фоне процессов секуляризации взаимосвязь между ними становится слабой. Для проверки этого предположения в России проведен ряд исследований, результаты которых представлены более чем десятком статей в журналах по демографии, социологии, религиоведению, в которых авторы включали в модели разнообразные переменные религиозности для объяснения параметров рождаемости и устойчивости браков (Захаров, Чурилова, 2022; Калачикова, Козлова, Архангельский, 2022; Забаев, Кострова, 2023; Пруцкова, Павлюткин, Борисова, 2023). Религиозные переменные в моделях преимущественно отражают личные вопросы о вере в Бога, принадлежности к конфессии, субъективной оценке религиозности, частоте молитвы и посещения богослужений. Результаты данных исследований на уровне страны в целом говорят о том, что религиозность, по-разному измеренная, скорее способствует укреплению семьи и рождению детей. Вместе с тем также подчеркивается, что вклад этого фактора не является исключительным, а имеет значение наряду с другими экономическими и социальными факторами. Более того, в отдельных моделях показано, что значительных различий между религиозными и нерелигиозными респондентами не наблюдается, особенно когда речь заходит о ценностях и установках. Например, в нескольких статьях аргументировано, что индивидуальные признаки религиозности, такие как частота молитвы или регулярность посещения религиозных служб, не являются однозначными предикторами установок на большее число рождений в семье, а также связаны с неопределённостью в отношении норм добрачного сожительства (Захаров, Чурилова, 2022; Калачикова, Козлова, Архангельский, 2022; Алексеева, 2023). Ряд признаков индивидуальной религиозности, которые считались устойчивыми предикторами просемейного поведения, не показывают «эффективного значения», либо указывают на размытость ценностно-нормативных представлений, связанных с семейной жизнью. Одно из возможных объяснений связано с тем, что поскольку на уровне целого общества доля религиозного населения является низкой, нормы религиозных групп не транслируются на остальное общество. Даже наоборот, религиозная среда мимикрируют под «нормы» светского большинства.

На Рисунке 1 представлены основные тренды в сфере рождаемости, соотношения браков и разводов, религиозности и ценности семьи за последние три десятилетия. Пять показателей расположены на двух осях. Кроме значений суммарного коэффициент рождаемости, значения остальных показателей отложены по правой оси: доля причащающихся раз в месяц и чаще; доля россиян, которые считают семью важной ценностью; соотношение коэффициента брачности и разводимости; доля россиян, считающих себя православными. На графике видно, что несмотря на более чем двукратный рост доли населения, причисляющей себя к православию, а также стабильно высокую долю населения, представляющего семью в качества важной ценности, в России значительная доля браков заканчивается разводов, а уровень рождаемости в целом не отражает изменений в индивидуальной религиозности.  

Итак, религия определяется как источник семейных ценностей и норм, которые при высокой их оценке важности сегодня в России парадоксальным образом не реализуются на практике. В данной статье, опираясь на наблюдения, описанные в публикациях последних лет, мы предлагаем альтернативную гипотезу, объясняющую неустойчивость браков и низкую рождаемость.  Она исходит из того, что парадоксальный разрыв между представлениями о ценностях и действиями в интересах семьи в России является следствием де-традиционализации, то есть нарушения механизмов передачи культуры семейной жизни. Одним из проявлений этого служит растущий спрос среди населения на социальные навыки и компетенции, образцы в сфере родительства и супружества, то есть приобщения к культуре семейной жизни. Отсутствие последних по мнению молодых людей делает очень неустойчивой семейную жизнь с детьми.

Методология и методы (Methodology and Methods). Мы обращаемся к понятию культуры семейной жизни, то есть определенным образцам, навыкам и компетенциям, которые приобретают значение для реализации в сфере супружества и родительства на разных этапах совместной жизни. Это понятие указывает как на ценностное, так и на методическое (как выстроить семейную жизнь с несколькими детьми) измерение семейной жизни. Как правило, это понятие не выделяется и не проблематизируется, поскольку мы привыкли считать, что есть вещи, которые даются людям от природы или передаются «с молоком матери», а именно традиция того, как жить в семье.  

Вслед за П. Бурдье можно провести аналогию с понятием габитуса как диспозиции ума и тела, определенных схем мышления и действий, «необходимостей ставших добродетелями». Когда ученый вводит понятие габитуса для объяснения механизмов классового воспроизводства, он имеет ввиду прежде всего семейный габитус, то есть инкорпорированный культурный капитал, который ребенок получает в общении с родителями, что проявляется в развитии его талантов, вкусов, установок, взращиваемых в семье. Бурдье не обсуждает детально вопрос о том, как формируется габитус в семьях с разной структурой и насколько он устойчив как ресурс в случае неполных семей или семей с разным количеством братьев и сестер. В данном случае возможно также сделать обоснованное предположение, что формирование культурного капитала приобретает значение не только для возможностей человека на внешнем рынке труда, но и в сфере семейной жизни для создания семейного чувства сплоченности. «Чтобы понять, как семья превращается из номинальной фикции в реальную группу, члены которой объединены сильными эмоциональными узами, необходимо принять во внимание всю практическую и символическую работу, которая превращает обязательство любить в любящий настрой (a loving disposition) и стремится наделить каждого члена семьи "семейным чувством", что порождает преданность, великодушие и солидарность. Это означает как присутствие бесчисленных будничных непрерывных обменов в повседневной жизни – обмен подарками, услугами, помощью, визитами, вниманием, добротой, – так и необычных и торжественных семейных мероприятий, которые часто санкционируются и увековечиваются фотографиями, символизирующими объединение всей семьи... Структуры родства и семьи как единого целого могут быть увековечены только путем постоянного создания семейных чувств, когнитивного принципа видения и разделения, который в то же время является эмоциональным принципом сплочения, т.е. сплоченность, которая жизненно важна для существования семейной группы и ее интересов» (Bourdieu, 1996: 22).

Опираясь на это видение П. Бурдье можно предположить, разные кандидаты по-разному приобщаются к культуре, получая разный опыт, который в дальнейшем реализуется в практиках семейной жизни, искусстве родительства и супружеской жизни. Низкий уровень семейного культурного капитала может означать нехватку образцов, социальных навыков и компетенции для создания устойчивой семейной жизни с несколькими детьми. Как следствие это приводит к семейным неудачам или же наоборот к желанию восполнить возникшую нехватку семейных компетенций. Исследования воспроизводства разводов в поколениях, а также воспроизводства стилей родительства в целом делают релевантными данные предположения (Cherlin, Chase-Lansdale, McRae, 1998; Dronkers, Härkönen, 2008). Сложность использования понятия габитуса в перспективе семейного развития заключается, в том, что, будучи структурирующей структурой, он указывает на обреченность семей с разным уровнем семейного культурного капитала, одни из которых попадают в колею разводов, а другие в колею долгих и счастливых браков. В статье И. Забаева и Е. Костровой авторы сравнивают понятие габитуса у Бурдье и понятие этоса, предложенное М. Вебером. Если первое связывается с традиционным действием, то есть опривыченными образцами действия, то последнее с ценностно-рациональным действием, которое скорее является рефлексивными (рефлексия моральных норм) и социальным, то есть по смыслу ориентированным на действия других людей (Забаев, Кострова 2020). В этом смысле культура семейной жизни сродни понятию этоса, если и поскольку вместе с ценностными образцами она включает в себя методическое действие, то есть способы разумной организации жизни, которая при этом позволит не отклоняться от тех ценностей (кодекса), которые разделяют носители этой культуры.  

В последние годы вышло несколько исследований, которые с опорой на различные данные указывают на содержание той культуры, о которой мы говорим. Во-первых, речь идет о тех христианских добродетелях, которые также определяются как компетенции благоприятные для совместной семейной жизни – прощение, смирение, самопожертвование, благодарность и т.п. Последние подвергаются операционализации и измерению в контексте семейных отношений. Анализ показывает, что обладание ими повышает удовлетворенность семейной жизнью в целом, солидарность и чувство общности в браке (Джеффрис, 2014; Павлюткин Голева, 2023). В одном из исследований на российских данных показано, что существует корреляция между частотой посещения религиозных служб и более положительными значениями суждений о качествах брака («В браке важно отказываться от своих желаний и интересов друг для друга», «В браке важно отказываться от своего мнения ради общего согласия»), которые связаны с отстраненностью от «Я» для «Мы» в браке. Они выступают признаками отношенческой рефлексивности, то есть компетенции, которая благоприятствует общности в браке (Павлюткин Голева, 2023; Маркина, 2016). В данном случае речь идет не следовании определенным предписаниям нормативного порядка семейной жизни, а о взаимной поддержке супругов в тех ситуациях, когда этот порядок нарушается. Ярким примером нарушения такого порядка служит рождение нескольких детей, что требует от обоих супругов значительной перестройки социальной организации семьи (Павлюткин, 2021). Во-вторых, речь идет о тех ценностно-нормативных принципах, сопровождающих христианские идеалы (кодекс этики) супружества и рождения детей, без которых они теряют смысл. В исследовании П. Алексеевой показано, что такие показатели как частота общения с священником, а также включенность в церковную общину значимо повышают однозначность оценок по следующим этическим суждениям, которые отражают отношение к семейной жизни: «Прежде чем официально заключать брак, люди обязательно должны съехаться, пожить вместе» (отрицание); «В браке важно не останавливать рождение детей» (принятие); «Секс без официального брака – это неправильно» (принятие) (Алекссева, 2023). В-третьих, речь также может идти о тех навыках, которые не напрямую связаны с религиозностью, но которые обусловлены жизнью в многодетных семьях, приобретаются с детства и помогают в организации собственного родительства и супружества. Одно из них было названо техниками детодержания, особым опытом необходимым для взаимодействия с несколькими детьми, а также организации жизни в доме (Забаев, Кострова, Голева, 2022). «Мы говорим о том опыте, которые получает человек, если у него есть младшая сестра или младший брат (или несколько) и он вынужденно или добровольно осваивает технику общения с маленьким ребенком, начиная от собственно общения и заканчивая уходом за ним. Проведенные интервью показывают, что люди, имевшие такой опыт, избавляются от определенного вида страха, возникающего от неумения и незнания того, как нужно себя вести с «этим непонятным существом», в то время как не имеющие такого опыта с такими страхами часто сталкиваются» (Забаев и др, 2012: 111).

Наблюдения за жизнью молодых семей показывают, что элементы этой культуры слабо выражены, о чем как минимум свидетельствует растущий спрос на познавательную, психологическую, педагогическую литературу, курсы, тренинги, очные и онлайн консультации, материнские форумы, медиа ресурсы. В ряде исследований фиксируется, что как переход в супружество, так и переход в родительство связаны с различного рода страхами и неуверенностями, которые повышают издержки для принятия решения о рождении новых детей. Опросы общественного мнения указывают на наличие запроса на подготовку к семейной жизни, как родительству, так и «искусству супружеской жизни». В научной литературе появляется все больше терминов, выделяющих различные элементы культуры семейной жизни. Появляются такие понятия, как техники детодержания (как кормить, как лечить, как общаться и т.п.), семейная логистика, интенсивное родительство, управление временем в многодетной семье, супружеские компетенции, семейные добродетели, указывающие на то, что осознанная семейная жизнь сама по себе востребует как ценности, так и опытные практики, связывающие эти ценности с действиями (Забаев и др., 2012; Голева, 2019; Поливанова и др., 2023). Можно сделать обоснованное предположение, что переход к жизни с одним ребенком и к жизни тремя детьми предполагает разный уровень освоения социальных навыков и компетенций, которые снижают издержки значимых семейных переходов. Там, где их удается освоить, переход к семье с несколькими детьми в устойчивом браке, то есть связь ценностей и практик будет более вероятной.  

Количественные исследования последних лет показывают, что на фоне общих негативных процессов в сфере семьи и демографии выделяются группы населения, в которых ценности семьи реализуются на практике, то есть устойчивость брака в них связана с рождением нескольких детей (Павлюткин, Борисова, 2019; Пруцкова, Павлюткин, Борисова, 2023). Как правило, речь идет о религиозных семьях священников и мирян, которые вовлечены в совместное общение на приходах. Как правило это семьи, которые вовлечены в жизнь церковных приходов (в том числе практику исповеди у общего духовника), а также участвуют в создании среды, поддерживающей семью – воскресные школы, семейные детские сады, молодежные клубы, семейные лагеря, школы и т.п. (Павлюткин, Голева, Борисова, 2021). Они сегодня являются носителями культуры семейной жизни, то есть имеют отрефлексированный опыт жизни в длительном браке с несколькими детьми, позволяющий преодолевать трудности в совместной жизни (Емельянов, 2019). Более того, нам удалось показать, что там, где удается обеспечить взаимодействие (коммуникацию) таких семей с молодыми неопытными семьями вне зависимости от их религиозности происходит приобщение последний к этой культуре. Мы назвали такие эффекты сетевыми, когда за счет организации неформального посредничества между разными типами семей, через школы, лагеря, клубы появляется возможность увидеть и «заразиться» определенным примером семей, приобрести определенные навыки и включиться в сеть взаимной поддержки (Павлюткин, Голева, Борисова, 2021).

Научные результаты и дискуссия (Research Results and Discussion).  Как следствие, вместо обсуждения макроуровня влияния религиозных институтов на семью или микроуровня влияния индивидуальных переменных религиозности мы предлагаем обсуждение мезоуровня влияния, а именно того, что на языке социальных наук называется социальным измерением религиозности, то есть теми сообществами и социальными сетями, которые генерируют социальный капитал, а также связывают уровни макро и микроанализа (Грановеттер, 2009; Prutskova, 2020). Фактически речь идет о том, что в ситуации слабого сцепления между институциональным и индивидуальным влиянием религии на семью или ценностей на действия, именно на мезоуровне можно увидеть те модерирующие факторы или механизмы, которые обеспечивают связанность.  

В последние десять лет вышла серия публикации, в которых показывается, что социальное измерение религиозности имеет важное значение для объяснения процессов религиозной динамики. «В России особенно важно измерять социальные аспекты религиозности, так как «религиозность, замеренная на индивидуальном уровне, не показывает эффектов религии на иные сферы жизни» (Prutskova, 2021: 3; Алексеева, 2023). Взаимодействие религиозных и нерелигиозных индивидов в религиозной и в не религиозной среде – это качественно отличающиеся ситуации, когда речь заходит об изучении ценностей, установок и моделей принятия решений. Социальное измерение религиозности указывает на эффекты индивидуального и коллективного взаимодействия, которое может приобретать разные сетевые формы. Вслед за общей теорией социальной структуры, которая, как правило, обсуждает разные эффекты сетевых форм, мы предлагаем говорить о закрытом социальном капитале, который работает на усиление интенсивности связей тех, кто находится внутри приходской структуры, а также открытом социальном капитале, функция которого заключается в наведении мостов или посредничестве между теми, кто имеет низкую вероятность связи, например ядра церковной общины и теми, кто идентифицирует себя как православный, но не является практикующим верующим (Burt, 2001; Забаев, Орешина, Пруцкова, 2014).  

Сплачивающий социальный капитал. Сплачивающий социальный капитал состоит из ожиданий и обязательств, информационных потоков и норм, которые обеспечивают связанность социальных структур, дают преимущества тем, кто в них включен, а не только одной стороне взаимодействия (Coleman, 1988; Coleman, 1994). Как правило в рамках этнографических наблюдений речь идет о внутри приходском взаимодействии священников и мирян, однако можно отдельно выделить случаи описания праздников, клубов, лагерей, школы, групп взаимопомощи, которые рассматриваются как элементы среды социального взаимодействия, не обязательно территориально привязанные к приходу, но имеющими связующие нити (Врублевская 2016; Забаев, Пруцкова, 2013; Забаев и др., 2015). В количественных исследованиях включаются средовые или контекстуальные характеристики приходской организации такие как частота общения с священником, опыт религиозной социализации в семье и школе, вовлеченность в приходскую жизнь (воскресные школы, семейные лагеря, детские сады и т.п.), а также размер эго-сетей прихожан (Забаев, Орешина, Пруцкова, 2014; Алексеева, 2023; Пруцкова, Павлюткин, Борисова, 2023). Например, П. Алексеева показала, что ценностно-нормативные вопросы, связанные с браком и рождением детей, показывают большие коэффициенты корреляции именно с социальными, а не с индивидуальными компонентами религиозности. По ее мнению, индексы социальной религиозности позволяют выделить то сравнительно небольшое количество церковных православных, священников и мирян, которые составляют «малое стадо» (Алексеева, 2023). «Вслед за предшествующими исследователями мы можем предположить, что нормы и ценности брака – социально укоренены. Это кажется оксюмороном, но в современном мире, где поиск пары сопровождается атомизированностью и дискурсом «личного выбора», этот вывод далеко не очевиден. Нормы и ценности брака скорее могут быть связаны с религиозной средой, чем с индивидуальной религиозностью. Во-первых, это может свидетельствовать о том, что для формирования православного взгляда на брак недостаточно индивидуального погружения в религию; во-вторых, мы можем предположить наличие некоей православной экологии выбора – особой социальной среды поиска и выбора пары» (Алексеева, 2023: 136). Исследования эффектов сплачивающего социального капитала в целом показывают, что приходские общины выступают элементом социальной (моральной) среды, в которой принимаются решения о браке и рождении детей, формируются межсемейные дружеские связи, способствующие созданию групп, клубов, организаций для совместного воспитания нескольких детей в браке (Павлюткин, 2021).    

Связывающий социальный капитал. Связывающий социальный капитал представляет собой совокупность слабых связей, которые являются мостами между более замкнутыми структурами, то есть обеспечивают пути для трансляции идей, норм, информации (Грановеттер, 2009). Важность наличия таких мостов связана с тем, что они упрощают процессы диффузии, преодолевая проблему сетевой избыточности (network redundancy) или замкнутости (Burt, 2001). Знание, которое накапливается внутри плотных сообществ, не выходит за их границы, пока не появится определенная степень открытости и не возникнет мостов, обеспечивающих пути во внешние среды. Проводя аналогию с религиозной средой, можно говорить о том, что даже если ядро церковных приходов является носителем культуры семейной жизни, источником важных образцов, социальных навыков и компетенций в сфере семейной жизни, то без наличия мостов, связывающих замкнутые общинами и с остальной частью православного населения такая диффузия будет затруднена или невозможна в принципе. Например, известно, что при 70% населения, идентифицирующего себя с православием, лишь около 10% можно назвать практикующими верующими. Однако это не значит, что эти две категории социально изолированы, никак не связаны между собой или представляют собой случайно распределенные множества. Несколько исследований показали, что каждый второй православный в России имеет сильную или слабую связь с теми, кто регулярно участвует в богослужениях и активно вовлечен в жизнь того или иного прихода (Забаев, Орешина, Пруцкова, 2014). «Открытые» церковные приходы вовлекают в себя не только церковных людей, создавая своеобразные клубы, а также нецерковных людей, создавая поводы для взаимодействия. Например, в одном из исследований социального капитала сделан вывод о том, что именно дети оказываются таким связывающим поводом, которые расширяют сеть контактов внутри православной среды. «Наличие детей в семье также способствует формированию более широких социальных сетей поддержки. Это влияние может быть обусловлено расширением списка социальных контактов за счет включения в него семей друзей ребенка. Примечательно, что наилучшим образом в модели «сработало» не количество детей, а дихотомическая переменная, где «1» означает наличие двух или более детей в семье, «0» – наличие одного ребенка или отсутствие детей. Это означает, что различия в размере сетей поддержки, обусловленные наличием детей в семье, начинают проявляться наиболее ярко с момента появления второго ребенка» (Забаев, Орешина, Пруцкова, 2014: 55-56). В исследовании переходов к многодетности в России были выделены кластеры многодетных родителей, которые характеризуются разным количеством детей, очередностью рождений и количеством браков. Среди выделился довольно представительный кластер, где больше 95% родителей состояли в единственном браке, в семьях с тремя-четырьмя детьми и средним интервалом рождений в 3,5 года. По уровню религиозности их можно отнести к периферии приходов. Однако их специфика в сравнении с другими типами заключается, в том, в сети общения этих родителей находится 10 и более друзей, которые также являются многодетными. При этом только треть из них сами были из многодетных семей и почти половина семей не имели многодетных среди родственников (Павлюткин, Борисова, 2019). Этот результат показывает, что переход к многодетности для таких семей осуществлялся не в одиночестве, а в сопровождении других, прошедших этот путь семей, не обязательно тесно связанных между собой. Мы показали неслучайность данного примера за счет опроса многодетных родителей в разных городах России.

 Для интерпретации этой группы многодетных были собраны интервью с такими типами родителей, которые, описывая свою мотивацию перехода к многодетности, говорили о переживании связи с другими опытными многодетными родителями. Они говорили о последних как о важных источниках образцов, к которым надо стремиться (они вдохновляют), у которых можно поучиться и с которыми можно регулярно общаться в отсутствии позитивных образцов внутри семей родственников (Павлюткин, Голева, Борисова, 2021). На языке сетевых исследований таких эффекты называются социальным заражением, социальным обучением и реципрокацией между семьями. Здесь мы можем вернуться к понятию культуры семейной жизни, элементы которой передаются посредством сетевых связей. Фактически мы увидели, как посредством праздников, лагерей, школ возникали эффекты от взаимодействия между ядром приходов, носителями культуры семейной жизни и нецерковными молодыми семьями, которые затем осуществляли семейной переход к многодетности.