Введение (Introduction). Процессы осмысления объектов социальной реальности и их переосмысления активно развиваются в молодёжной среде, стали характерной чертой социально-демографической группы. К настоящему времени в исследованиях этих процессов сложилось три направления: анализ смыслов, которыми молодёжь наделяет различные объекты, и их регулирующий эффект (Зубок, Чупров, 2019 a; Зубок, Селиверстова, 2022; Пилипенко, Пантелеев, 2021; Селиверстова, Сорокин, Ооржак, 2023; Сорокин, 2021b); рассмотрение результатов переосмысления и  выделение отклоняющихся смыслов как последствий переосмысления (Зубок, Чупров, 2019 b; Сорокин, 2020; Сорокин 2021a; Сорокин 2022); определение социокультурных оснований представлений о смыслах образования  (Селиверстова, Зубок, 2023). Процессы осмысления и переосмысления социальных реалий детерминированы изменяющейся социальной реальностью в её конкретике по сферам жизнедеятельности молодёжи (Зубок, 2022).  В этом объектно-предметном поле обращают на себя внимание «переосмысление молодёжью религии и атеизма, Церкви как устойчивый современный тренд» и религиозная идентичность молодых людей (Кублицкая, 2022: 105).

Вера в Бога – это признак, выделяющий людей из общей массы системой социальных ожиданий. Социальные ожидания по отношению к верующим представляют собой группу противоречивых стереотипов: это высокая нравственность, порядочность, ответственность, с одной стороны, консерватизм, и категоричность, с другой. Религиозность осознаётся как регулятор личностных свойств индивидов. Действительно, насколько религиозная идентичность как субъективный показатель религиозности обладает регулирующими функциями в молодёжной среде? Вопрос возникает в связи с тем, что «религия приняла на себя функцию «демонстративной идентичности» как способа отразить свою национально-культурную принадлежность» (Кублицкая, 2022: 105). С другой стороны, обнаруживаются субкультурные основания религиозной идентичности (Ореханов, 2014; Кублицкая, Лютенко, 2019), возможное отсутствие связи с конфессиональной принадлежностью (Кублицкая, 2022).  

 В научном дискурсе представлены данные о корреляциях религиозной идентичности молодёжи и исторической памяти о Великой Отечественной войне, религиозного самосознания и ценностных ориентаций студентов, которые в целом показывают большую приверженность верующей молодёжи к сохранению исторической памяти (Белова, 2022), наличие в структуре её ценностных ориентаций «личностного компонента и личностного содержания» (Соколовская, 2013: 51). В этом контексте важным представляется обоснование религиозной социализации как фактора сильной связи между религиозностью (в том числе, религиозной идентичностью) и ценностно-нормативной структурой личности (Пруцкова, 2015).

Жизнь верующих людей признаётся психологами более осмысленной, в этом случае речь идет о верующих в диапазоне от воцерковленных до религиозных фундаменталистов (Леонтьев, 2014), но релевантно ли это утверждение, когда религиозная идентичность – маркер этнокультурной и субкультурной принадлежности молодёжи? На этот вопрос мы и попытаемся ответить. Цель статьи: выявить связи религиозной идентичности российской молодёжи и её представлений о смыслах жизни, семьи, образования, труда, а также изменения указанных показателей в период с 2017 по 2020 гг.

Методология и методы (Methodology and methods). Исходными теоретическими основаниями анализа является сочетание следующих положений социологии религии и социологии молодёжи.  Смысловое поле социокультурной жизни испытывает определённое напряжение из-за «сложности отношения между современностью и религией», которое объясняется «сочетанием исторической инерции секуляризации и проявлением универсальности, комплексности и глубины ревитализации религии» (Лебедев, 2020: 53-54). Кроме того, важно учитывать совокупность универсальных характеристик людей, соотносящих себя с религией, и общие свойства религий: «В любой религии никогда не было такого, чтобы все относящие себя к ней глубоко до тонкостей постигали доктрины и скрупулезно следовали кодифицированным нормам этой религии. Однако религии всегда обладали мощным мировоззренческим потенциалом, аккумулировали в себе нравственные и эстетические искания и тем самым оказывались психологически востребованными и социально функциональными. Поэтому даже невежество в отношении вероучений не отменяло вписанность потребностей подавляющего большинства людей в очерченные религиозными установлениями порядки обыденной жизни» (Смирнов, 2022: 178).

Под религиозной самоидентификацией мы понимаем признание молодого человека себя верующим. Такая самоидентификация базируется на этнокультурной специфике, субкультурных особенностях и воцерковленности, которые могут быть представлены в сочетаниях или в единичных проявлениях. Объединение молодёжи по данным основаниям в группу «верующие» теоретически ведёт к противоречивой гибридности социокультурного механизма саморегуляции жизнедеятельности данной группы. Часто вера в бога не сопровождается активной включенностью в жизнь религиозной общины, а религия осмысливается в контексте ценностей светской культуры (Лебедев, 2019: 648).

В развиваемой нами концепции социокультурной саморегуляции жизнедеятельности молодёжи функцию ключевого регулятора выполняют смыслы. Проявляя сущность и значения объектов социальной реальности, они представляют комплекс осознанных компонентов данного механизма. Смыслам предшествуют потребности, интересы, ценности.

Поиск и обретение смысла (-ов) жизни – процессы ценностно обусловленные, как и наделение смыслами конкретных феноменов / объектов социальной реальности (в нашем исследовании – семья, труд, образование). П. Бергер считал, что существуют объективированные смыслы культуры, поддерживающие институциональную программу общества и обеспечивающие социокультурное воспроизводство. Кроме того, «индивид не только выучивает объективированные смыслы, но при их помощи индивид формируется и идентифицирует себя с ними» (Бергер, 2019: 27). Нам близка позиция Д. Леонтьева в определении механизма принятия «готовых» смыслов, которая заключается в обязательном соотнесении своего опыта с неким сегментом социальной реальности, социокультурным условием – «контекстом» (Леонтьев, 2014), но мы допускаем, что в отношении части индивидов «работает» способ выучивания культурных смыслов и безусловного принятия.

В связи с этим обратимся к концепции смысла жизни Л. Н. Когана. В названной концепции теоретическими доминантами являются положения о гармоничной связи общественного и личного, проявляющейся в самореализации индивида, эта же взаимосвязь локализует пространство поиска смысла жизни. Исходя из задач феноменологической редукции, он определяет универсальные для возрастных групп объединения смысложизненных категорий:
«1) судьба и свобода; 2) жизнь, смерть и бессмертие; 3) вечное и преходящее» (Коган, 1993: 143). Для кого-то смысл жизни будет в самой жизни, а для кого-то в её отдельных проявлениях: любви, создании семьи, рождении детей, самореализации, защите слабых и т.д. Выделенные Л. Н. Коганом, смысложизненные категории важны своим пересечением в пространстве метафизики и этики. Однако значительная часть общества находит, осознает и принимает эти смыслы, обретая веру в бога. На уровне сознания индивида данный феномен ведет к гибридизации конкретных смыслов, базирующихся на религиозных канонах, этических принципах и философских основаниях. В некоторой степени это иллюстрируют следующие «взаимосвязанные цепочки»: «а) свобода – жизнь – вечность;
б) свобода – бессмертие – вечность; в) судьба – смерть – преходящее» (Коган, 1993:144). Значимость обретения смысла жизни как регулятора жизнедеятельности определяется в психологии: «человеческое бытие всегда стремится за пределы самого себя, всегда устремляется к смыслу. Тем самым главным для человеческого бытия является не наслаждение или власть, а скорее осуществление смысла» (Франкл, 1990: 335).

Ценностная природа смыслов социальных объектов обуславливает классификацию смыслов как терминальных (смыслы-цели) и инструментальных (смыслы средства). Исключение составляют смыслы жизни, их регулирующий потенциал имеет терминальные основания. Отдельные терминальные ценности (познание, любовь, семья и т.д.) могут совпадать со смыслами жизни.

Эмпирическую базу составили данные 2-х репрезентативных исследований, проведенных Центром социологии молодёжи ИСПИ ФНИСЦ РАН под руководством Ю. А. Зубок и В. И. Чупрова по сопоставимой методике: (1) опроса молодёжи в возрасте от 15 до 29 лет (N – 803; март 2017 г.). Регионы: Санкт-Петербург, Республика Башкортостан, Республика Татарстан, Красноярский край, Воронежская область, Калининградская область, Саратовская область; (2) опроса молодёжи от 15 до 35 лет (N – 1155; октябрь 2020 г.)  После коррекции выборочной совокупности по возрасту (выделение респондентов от 15 до 29 лет) её объём составил 854 респондента. Регионы: Санкт-Петербург и Ленинградская область, Республика Башкортостан, Республика Татарстан, Красноярский край, Воронежская область, Калининградская область, Саратовская область, Курская область, Вологодская область, Республика Крым.

В обоих случаях использовался метод стандартизированного интервьюирования. Репрезентация обеспечена по возрасту, полу и типу поселения. Ошибка выборки – 4,5%.

В качестве показателей представлений молодёжи о смыслах жизни были измерены следующие: стремление к истине, любовь, борьба за справедливость, спокойная безбедная жизнь, политическая борьба (за власть), проявление своей индивидуальности (самореализация), продолжение себя в будущих поколениях. Показатели смыслов семьи объединены в группы терминальных: потребность (не могу представить свою жизнь без семьи); цель (семья просто должна быть) любовь; и инструментальных: необходимость (чувство долга или чувство неловкости без семьи); средство (для карьеры, комфорта); обуза. Показатели смыслов труда также объединены в группы терминальных (ощущение своей полезности; внутренняя потребность; творчество) и инструментальных (возможность заработать; вынужденная необходимость; общение). Аналогичной группировке подвергнуты и показатели смыслов образования: терминальные (развитие способностей; потребность в познании; общая культура) и инструментальных (диплом; престиж; возможность сделать карьеру).

Научные результаты и дискуссия (Research Results and Discussion). На основе ответов на вопрос «Верите ли Вы в Бога?» выделено 4 группы: верующие, колеблющиеся-в, колеблющиеся-н, неверующие. Фокус анализа направлен на верующих в сравнении с неверующими, в меньшей степени с неопределившимися. В исследовательской практике неопределившихся принято объединять с неверующими, мы же, наблюдая по некоторым показателям смысловой саморегуляции их различия между собой или с одной из полярных групп, считаем важным ввести данные в научный оборот. В отдельных случаях данные по этим группам будут использоваться в сравнительном анализе.

Представим исследуемую совокупность, с учётом того, что в опроснике 2017 г. вопрос «Верите ли Вы в Бога» кроме названных 4 индикаторов содержал позицию «затрудняюсь ответить» (доля затруднившихся ответить составила 6,6%).  Доли молодёжи, признающих себя верующими, совпадают (2017 г. – 44,2%, 2020 г. – 43,8%). В возрастных подгруппах уровень религиозности молодёжи характеризуется следующим образом: среди 15–17-летних – 39,6% в 2017 г., 41,4% в 2020 г.; среди
18–24-летних соответственно 45,1 и 40,3%, среди 25–29-летних – соответственно 44,6 и 49,3%. Неверующие в 2017 г. составили 10,7%, в 2020 г. – 21,6%. При небольшом различии шкалы можно говорить о наметившейся тенденции роста численности неверующих за последние
4 года: в группах 15–17-летних (2017 г. – 13,2%, 2020 г. – 24,1%) и 18-24 летних (2017 г. – 12,1%, 2020 г. – 24,7%), в группе 25–29-летних их доли ниже (2017 г. – 8,1%, 2020 г. – 16,3%). Что касается гендерного распределения верующих, то в 2017 г.  среди молодых мужчин было таковых было 37,4%, а в 2020 г. – 41,3%. Среди молодых женщин – соответственно, 50,9 и 46%. Если доля неверующих мужчин остается преобладающей над численностью неверующих женщин (в 2017 г. – соответственно 16,2 и 5,4%, в 2020 г. – 25,8 и 17,5%), то внутри самих этих групп выявлены значимые изменения. Так, эмпирические данные указывают на тенденцию некоторого повышения религиозности молодых мужчин и существенного роста доли нерелигиозных молодых женщин.

Распределение по конфессиональной самоидентификации, как обычно, превышает распределение по религиозной самоидентификации молодёжи (на 17-20% в зависимости от региона) (Кублицкая, 2009). Итак, в 2017 г. – 61,1% православных, 16,7% мусульман, 15,2% заявили о неверии, 2,1% распределились между другими религиями; - в 2020 г. – 61,3% православных, 9,8% мусульман, 25,6% подтвердили свое неверие, и 3,3% распределились между другими религиями.

Следует отметить, что при снижении уровня религиозной идентичности населения в целом, повышается уровень конфессиональной идентичности. Это касается, в
первую очередь, респондентов, идентифицирующих себя с православием. 

Сфокусируемся в соответствии с целью на анализе связей религиозной идентичности и представлений молодёжи о смыслах жизни. Учитывая то, что религиозная идентичность – регулятор, одновременно активирующий этнокультурные и субкультурные доминанты механизма саморегуляции жизнедеятельности, гипотетически среди верующих распространены сочетания традиционных, в том числе «высоких» смыслов и сугубо молодёжных, связанных с целями современной культуры. Анализ данных 2020 г. показывает, что субъектный выбор молодёжи «верю в бога» или «не верю» изменяет выраженность их корреляций с представлениями о смыслах жизни (Таблица 1).  

Во всех выделенных группах в качестве 3-х основных смыслов жизни с учётом динамики определились любовь, спокойная безбедная жизнь и проявление своей индивидуальности (самореализация). Однако, как уже было отмечено, по группам наблюдаются существенные различия в значениях. Верующие среди основных смыслов выделили главный – любовь (2017 г. – 61,1%, 2020 г. – 68,8%). К ним приближаются колеблющиеся-в (2017 г. – 62,4%, 2020 г. – 63,5%).  Среди неверующих на фоне пандемии новой коронавирусной инфекции наблюдался более значительной рост смысла любви (2017 г. – 40,7%,
2020 г. – 54,6%), но этот рост не обеспечил любви позицию однозначно главного смысла.  При всей очевидной актуальности для периодов юности и молодости смысла жизни «любовь» диапазон его понимания широкий: от любви мужчины и женщины, включающей сексуальную составляющую, любви к детям, родителям, Родине до любви к Богу.

Рост ценности «спокойная и безбедная жизнь» среди верующей молодёжи (2017 г. – 38,3%, 2020 г. – 49,4%) унифицировал её с неверующими (2017 г. – 51,2%, 2020 г. – 47,1%) и колеблющимися-в (2017 г. – 45,3%, 2020 г. – 49,9%). Подобный рост характерен и для группы колеблющихся-н (2017 г. – 35,3%, 2020 г. – 46,3%). При этом динамика данного показателя свидетельствует о более существенном его повышении именно в группе верующих. Этот экзистенциальный смысл, выросший в группе верующих на фоне пандемии новой коронавирусной инфекции, мы связываем с выбором ими модели поведения «надёжность и спокойствие». Она может проявляться и ситуативно, как реакция на усталость от кризиса; может быть и следствием социально-психологической и социокультурной установки на избегание неопределенности; но также может быть обусловлена высокой ценой риска изменений. В ситуации выбора группа верующих в своём большинстве ориентирована на традиционную модель «надёжность и спокойствие» (77,5%). Менее других склонны к ее выбору колеблющиеся-н, хотя и в их среде предпочтение этой модели отдает две трети опрошенных (61,6 %).

Тенденция к росту значимости проявления своей индивидуальности (самореализации) среди верующих (2017 г. – 32,1%, 2020 г. – 38,9%) вывела этот смысл в разряд основных, но по сравнению с неверующими (2017 г. – 48,8%, 2020 г. – 51,4%) и колеблющимися группа верующих менее ориентирована на самореализацию.

Религиозная идентичность, дифференцируя молодёжь по ценности традиционного смысла жизни – «продолжение себя в будущих поколениях», определяет его большую значимость для верующих (2017 г. – 32,7%, 2020 г. – 34,2%) и неопределившихся, чем для неверующих (2017 г. – 23,3%, 2020 г. – 20,0%).  Иначе религиозная идентичность различает молодёжь по ценности такого смысла как «стремление к истине»: в условиях самоизоляции 2020 г.  ценность этого смысла не меняется для верующих (2017 г. – 31,3%, 2020 г. – 28,8%), и вырастает для неверующих (2017 г. – 30,2%, 2020 г. – 41,6%) и неопределившихся, особенно для колеблющихся-н (2017 г. – 23,5%, 2020 г. – 40,4%).

В период пандемии COVID-19 религиозная идентичность не «срабатывает как регулятор» в отношении смысла «борьба за справедливость», генетически восходящего к принципу социальной справедливости, который «занимает очень важное место в модели национальной культуры России, мечта о справедливом обществе выполняет для населения страны роль консолидирующей идеи» (Горшков, 2012: 5).  Среди верующих ценность смысла «борьба за справедливость» имела незначительную динамику (2017 г. – 23,1%, 2020 г. – 27,2%) в условиях самоизоляции, дистанционного обучения и «работы на удалёнке», среди неверующих, напротив, изменения заметные (2017 г. – 18,6%, 2020 г. – 30,5%). Колеблющиеся-н  – тяготеют к верующим, колеблющиеся-в скорее к неверующим. При всём разнообразии представлений о «справедливом обществе» наиболее важными являются следующие их составляющие: «а) равенство возможностей; б) активная роль государства в системе социальной защиты; в) дифференциация в доходах, отражающая уровень образования, квалификации и эффективности работы индивида, но не выходящая за разумные пределы» (Там же). Эти составляющие предполагают различного рода активности, конкретизирующие способы борьбы за справедливость, формы взаимодействия гражданского общества и государства. По данным 2020 г. верующие и неверующие практически не различаются по определению борьбы за справедливость как смысла жизни.

Институциональная регуляция религиозности доиндустриального и индустриального обществ, исходя из того, что «религия – это человеческой проект» и «смелая попытка осмыслить вселенную как место, значимое для человека (Бергер, 2019: 41), была направлена на формирование гражданина лояльного власти. Именно через теодицию (объяснение-оправдание существующего зла) проявляется фундаментальная установка на отказ от своего «я», признание приоритета «упорядочивающей власти общества» (Бергер, 2019: 68). Это одна из основных причин конфликта религии и современной культуры, в которой провозглашается главенство уникальности индивида, ценность индивидуализма, свобода выбора. Приведенные данные показывают, что политическая борьба (за власть) – непопулярный смысл жизни как для верующих (2017 г. – 3,9%, 2020 г. – 2,2%), так и для неверующих (2017 г. – 8,1%, 2020 г. – 6,0%). Если же рассмотреть оценки деятельности власти в период пандемии, то верующие отличаются от неверующих большей лояльностью. Так, меры Правительства РФ по снижению влияния негативных последствий пандемии на экономику страны получили однозначную поддержку у 30%
верующих и 16,7% неверующих, и напротив, негативную оценку – у 20,7% верующих и 35,3% неверующих. Во мнении «считаю, что можно было сделать больше» разница между группами незначительная: 40% верующих и 35,7 неверующих.

Анализ связи религиозной идентичности молодёжи с представлениями о смыслах семьи с учётом динамики позволяет   выделить 2 её основных смысла-цели: «любовь» и «потребность (не могу представить свою жизнь без семьи)» (Таблица 2).

Наблюдается рост значения «любви» как смысла семьи, который в этом случае оказывается более значимым для неверующих (2017 г. – 33,7%, 2020 г. – 53,9%), чем для верующих (2017 г. – 36,6%, 2020 г. – 43,8%). Определение смысла семьи как «потребности (не могу представить свою жизнь без семьи)» не претерпело изменений в полярных группах. Этот смысл по-прежнему более значим для верующих (2017 г. – 36,3%, 2020 г. – 35,3%), чем для неверующих (2017 г. – 23,3%, 2020 г. – 19,4%).

В отношении смысла семьи как «цели (семья просто должна быть)» зафиксировано снижение значения показателя в обеих группах.

Инструментальный смысл «необходимость (чувство долга или чувство неловкости без семьи)» разделяется каждым десятым верующим (2017 г. –9,6%, 2020 г. – 9,6%), среди неверующих наблюдается падение его значимости, что сближает их с верующими (2017 г. – 19,8%, 2020 г. –10,6%). Однозначно инструментальные значения семьи – «средство (для карьеры, комфорта)», «обуза» не поддерживаются в молодёжной среде. Большинство молодёжи во всех выделенных группах наделяет семью терминальными смыслами. В 2020 г. по соотношению терминальных и инструментальных смыслов семьи верующие (87,9% и 12,1%) и неверующие (82,9% и 17,1%) практически не дифференцируются.

Другой важной сферой жизнедеятельности молодого человека является труд. Часть молодёжи приобретает трудовой опыт ещё в процессе обучения, в форме вторичной занятости. Осмысление труда в этих случаях основывается на соотнесении освоенных смыслов труда с индивидуальным контекстом, которое корректируется в период перехода к трудовой/профессиональной деятельности как основной. Молодёжь, не имеющая трудового опыта, транслирует представления о смыслах труда, сформированные семейным контекстом, социокультурной средой. Трудовые ценности для молодёжи, как и всех других социально-демографических групп, являются сензитивными элементами по отношению к состоянию рынка труда и в целом
экономики (Магун, 2006). Трудовая этика имеет этнокультурную специфику, содержащую конфессиональные основания. В научном дискурсе акцентируется внимание на разных положениях христианской этики труда, отличиях в отношении к труду в разных христианских вероучениях (Коваль, 1994; Федоров, 1997). Мы же, концентрируясь на чертах сходства отношения к труду в этих вероучениях, отметим его осмысленность, общественную полезность, творчество (Там же).

Рассмотрение сопряженностей религиозной идентичности и смыслов труда по данным 2020 г. позволяет выделить 2 основных смысла («возможность заработать» и «ощущение своей полезности»), на которые в группе верующих приходится 75,1% дисперсии, неверующих – 65,7% (Таблица 3).

Положительная динамика по инструментальному смыслу «возможность заработать» наблюдается только в группе верующих (2017 г. – 45,6%, 2020 г. – 54,6%), в остальных группах она отсутствует, в том числе в группе неверующих значения стабильны: 2017 г. – 51,2%, 2020 г. – 51,9%. Почему только верующие оказались более чувствительными к социально-экономическим изменениям периода пандемии? Согласно данным 2020 г., по уровню дохода, типу поселения верующие не отличаются от других выделенных групп. Ценность этого смысла выросла во всех подгруппах верующих, дифференцированных по роду занятий, но чуть выше среди работающих (59,6%). Предполагаем, что объяснение нужно искать не только в социально-экономической сфере, но и в социокультурной и социально-психологической.

Что касается эмоционального состояния верующей молодёжи, то по данным 2020 г., в этой группе больше доля испытывающих положительные чувства, чем в других выделенных группах, и, наоборот, меньше доля осознающих негативные чувства. В ответах на вопрос «В какой степени отражают ваше состояние за прошедший год нижеперечисленные чувства?», среди верующих доля ощущающих надежду составила 63,3%, среди неверующих – 39,8%, уверенность, безопасность – соответственно 52,8 и 39,8%, безразличие – 16,4 и 26,2%, тревогу –  25,6 и 31,7%, страх и отчаяние – 14,3 и 22,2%, возмущение и гнев –18,5 и 31,2%, растерянность – 15,7 и 23,5%. Трехмерное распределение данных по переменным «религиозная идентичность», «смыслы труда», «эмоциональное состояние» не показало сколь-нибудь значимых сопряженностей.

Исходя из того, что инструментализация отношения к труду – это способ преодоления социальной неопределённости, предположим, что верующей молодёжи по сравнению с неверующей более свойственно стремление к преодолению социальной неопределённости.  В свою очередь, это предположение связано с тем, что религия воспринимается молодёжью как средство защиты от неблагоприятной окружающей (в том числе социальной) среды и пространство самореализации. Данные 2020 г. это подтверждают. Верующие в большей степени ориентированы на выбор модели поведения «надежность и спокойствие» (77,5%), чем неверующие (63,7%), и в меньшей – на «изменение и риск» (22,5%), чем неверующие (36,3%). Колеблющиеся-в близки к верующим («надежность и спокойствие» – 75%, «изменение и риск» –  25%), колеблющиеся-н – к неверующим (соответственно 61,6 и 38,4%).  И в выборе жизненной стратегии религиозная идентичность дифференцирует молодёжь подобным образом. Среди верующих 64,6% предпочитают «постоянство» и 35,4% «изменение», среди неверующих –  соответственно 48,1 и 51,9%. Колеблющиеся-в и в этом случае близки к верующим («постоянство» – 65,4%, «изменение и риск» – 34,6%), колеблющиеся-н – к неверующим (соответственно 51,2 и 48,8%).  

Наша следующая гипотеза о том, что молодёжь, ориентированная на «надежность и спокойствие», предпочитающая в жизни «постоянство» чаще выбирает инструментальный смысл труда «возможность заработать», по сравнению с молодёжью, направленной на «изменение и риск», избирающей в качестве жизненной стратегии «изменение», подтвердилась в отношении верующих и неопределившихся. Во всех выделенных группах молодёжь, выбирающая модель поведения «надёжность и спокойствие», примерно в равных долях наделяет труд смыслом «возможность заработать» (верующие – 56,9%, неверующие – 54,5%, колеблющиеся-в – 59,9%, колеблющиеся-н – 57,9%). Среди верующих, ориентированных на модель «риск и изменения», доля придающих труду названный смысл, составила 46,4%, среди неверующих – 51,3%, среди колеблющихся-в – 31,9%, колеблющихся-н – 47,7%.

Выбор жизненных стратегий «постоянство» и «изменение» не ведут к внутренней дифференциации верующих при наделении труда смыслом «возможность заработать» (соответственно 55,8 и 52,4%), неверующих (53,2 и 53,6%) и колеблющихся-н (55,7 и 52,5%), но значительно различают колеблющихся-в (61,2 и 36,8%). Полученные результаты выступают обоснованием применения других видов анализа в последующих исследованиях.

Снижение значимости терминального смысла «ощущение своей полезности» наблюдается в обеих полярных группах, но есть отличия в значениях. Этот смысл остаётся немного более значимым для верующих (2017 г. – 29,0%, 2020 г. – 20,5%), чем для неверующих (2017 г. – 22,1%, 2020 г. – 13,8%). Скорее всего, это связано с инструментализацией мотивации труда на фоне пандемии, когда молодые люди меньше думали об общественной полезности и больше об экономическом и физическом выживании. По отношению молодежи к остальным смыслам труда («внутренняя потребность», «вынужденная необходимость», «общение») религиозная идентичность не вносит значимых различий.  

В то же время зафиксирована тенденция к различию понимания верующими и неверующими труда как «творчества». Для неверующих этот смысл труда более значим, чем для верующих (в 2020 г. – 14,0 и 7,7%, соответственно). Но в целом, по соотношению терминальных и инструментальных смыслов труда верующие и неверующие практически не дифференцируются.

Образование представляет собой сферу жизнедеятельности, которая, как и семья, объединяет молодёжь всех возрастов. Анализ данных сопряжённости религиозной идентичности и смыслов профессионального образования по данным 2020 г. позволяет выделить 3 основных смысла («возможность сделать карьеру», «развитие способностей», «диплом»).

Анализ полученных данных показывает, что на фоне пандемии новой коронавирусной инфекции группа верующих проявляет большую инструментальную практичность в сфере образования, ориентируясь на возможность сделать карьеру и диплом. Нерелигиозная молодежь демонстрирует несколько меньшую склонность к данному типу смыслов. Так, в 2020 г. по сравнению с 2017 г. среди верующих резко выросла ценность смысла «возможность сделать карьеру» (с 23,7% до 40,4%), среди неверующих – рост менее значимый (с 24,4% до 34%).

Ещё более значимая динамика этого смысла в группе колеблющихся-н (с 23,5% до 48,8%), колеблющиеся-в демонстрируют тенденцию к росту (соответственно 30,2% и 38,2%). На фоне роста ценности инструментального смысла «возможность сделать карьеру» зафиксирована тенденция снижения значимости терминального смысла «развитие способностей» как среди верующих (2017 г. – 35,8%, 2020 г. – 26,9%), так и неверующих (2017 г. – 37,2%, 2020 г. – 30%), в близких значениях. Резкое падение значимости данного смысла обнаружено в группе колеблющихся-н (2017 г. – 41,2%, 2020 г. – 22,2%), в группе колеблющихся-в – отсутствие динамики (2017 г. – 36%,
2020 г. – 32,6%).